Статья в "Правде" к 120-летнему юбилею советского писателя Николая Островского

В своё время у нас, пожалуй, никому не надо было специально разъяснять, кто он такой и почему народ наш столь высоко чтит его. Это знал каждый. Знали про драматическую его судьбу, читали необычно написанные им книги, а герой первой — «Как закалялась сталь», воплотивший в себе всё лучшее от собственного автора, кардинально способствовал воспитанию поколения победителей в Великой Отечественной.

Но с уничтожением социализма в роковом 1991-м всё резко изменилось. Ненавистники советского строя поставили задачу вместе с ним отправить в небытие прославленных его героев. Конечно же, к Николаю Островскому и Павлу Корчагину злодейский этот замысел относился в первую очередь.

И что же? Каков результат? Немало чего добиться врагам социализма всё-таки удалось. Новые поколения, возросшие за антисоветские годы, в большинстве своём даже ничего не слышали о потрясающей книге под названием «Как закалялась сталь», о её удивительном авторе и соответствующем герое, чьё имя ещё недавно было одним из символов целой эпохи.

«Нужен ли нам Павел Корчагин?» — иезуитски теперь вопрошала ставшая круто антисоветской «Литературная газета». И категорический ответ её угадывался тотчас. «Не нужен, ни в коем случае не нужен сегодня этот комсомолист и коммуняка!» — верещали и другие буржуазные СМИ, навсегда прощаясь с временем борьбы за справедливость.

Однако ведь не погибли Николай Островский и дорогой его сердцу Павка! КПРФ несёт их как знамя. А в коммунистическом Китае они стали поистине национальными героями — самыми почётными среди стремительно ведущих страну вперёд.

Разве не есть это убедительный аргумент в пользу коммунистической идеи? Конечно же, да! Наряду со многими и многими другими...

  Вот таким и должен быть коммунист

Советским святым назвал Николая Островского после встречи с ним потрясённый его подвигом французский писатель.

Что он имел в виду? Муки и страдания, переносимые этим человеком? Победу высочайшего духа над телом? Или веру коммуниста, которую ощутил как основу его великой победы?

Наверное, всё вместе. Сам француз Андре Жид, лауреат Нобелевской премии, как и многие другие иностранцы, рвавшиеся тогда поглядеть на Островского и поговорить с ним, в коммунизм не верил. Вернувшись из Советского Союза, написал в общем-то скверную книжку. Однако скованный полной неподвижностью, абсолютно слепой человек, постоянно преодолевающий жесточайшие боли и тем не менее сохраняющий поразительный оптимизм, остался для него явлением сверхъестественного чуда — настоящим святым. Сегодня нам особенно стоит в это вдуматься.

— Скажите, — спросил Николая Алексеевича незадолго до его смерти корреспондент английской газеты, — если бы не коммунизм, вы могли бы так же переносить своё положение?

— Никогда! — был ответ.

И в однозначной твёрдости, с какой это было произнесено, сконцентрировались вся глубина и неколебимость самого главного его убеждения, его веры, надежды, любви.

Обратите внимание: про коммунизм в тот раз его спросили. А он сам не разбрасывается походя этим словом, наивысшим для него, не употребляет всуе. В романе «Как закалялась сталь» оно звучит совсем редко — например, в ключевом вопросе, с которым обращается к Артёму, брату Павки, матрос Фёдор Жухрай:

«— Как ты, братишка, насчёт большевистской партии и коммунистической идеи рассматриваешь?»

Далее, когда надо, Павка предпочтёт говорить просто об идее, и для него-то понятно, какая она, а также что она — одна. Он и любимой Тоне, очень сильно любимой, но с которой приходится рвать, скажет так: «У тебя нашлась смелость полюбить рабочего, а полюбить идею не можешь».

И в знаменитом «Самое дорогое у человека — это жизнь...» после долгого поиска в черновиках откажется всё-таки от первоначального варианта концовки: «...чтобы, умирая, смог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за идею коммунизма».

Он напишет: «борьбе за освобождение человечества».

Но освобождение — от чего?

Прочитав книгу, поняв, насколько можно, автора и его героя, попытайтесь сами ответить.

В моём понимании наиболее точный ответ: от несправедливости.

И тогда, если говорить о том, борьбе за что без сомнений стоит отдать жизнь, что есть в первую очередь и больше всего для Николая Островского и Павла Корчагина идея коммунизма, ответить надо будет так: справедливость.

К нему, этому слову, сегодня обычно присоединяют другое — социальная. Но, может быть, если о коммунизме, то лучше даже без такого как бы ограничения?

Справедливость во всём! Это — мечта народная от века, так неотступно и трепетно звучащая в прошедших сквозь время русских песнях, былинах, сказках. Далеко не у каждого душа мирится с узакониваемой несправедливостью.

Из воспоминаний Д. Чернопыжского, школьного учителя Николая Островского: «...В Шепетовке было две школы: общественная гимназия и высшее начальное училище. В гимназии занимались только дети состоятельных родителей, потому что обучение там стоило дорого. Беднякам это было не под силу».

В главной книге Николая Островского с первых страниц остро передано именно духовное чувство униженности, бесправности и отверженности, возникающее у маленького ещё по возрасту человека, судьбой поставленного в несправедливые условия существования. Он маленький лишь по возрасту, но не по самоощущению. И не столько Закон Божий как предмет, преподаваемый ему в училище, сколько, наверное, нечто изнутри самого себя поднимает в душе неосознанное и несформулированное, но с бесконечной горечью прочувствованное: как же это, если перед Богом все равны?

А то, что виновником несправедливого изгнания его из школы, положившего начало целой череде дальнейших несправедливостей, становится священник (кстати, у самого Островского в детстве было похожее), способно только усилить это чувство. Если праведная проповедь на словах оборачивается неправедностью на деле, веры в такую проповедь не может быть.

Есть в книге о Павле Корчагине характерный эпизод. Заспорили комсомольцы в железнодорожных мастерских — «братва мазутная» — о том, что привычка сильнее человека. Кто-то как пример привёл курение. Втянули в спор и электрика Корчагина.

«Он сказал то, что думал:

— Человек управляет привычкой, а не наоборот. Иначе до чего же мы договоримся?»

Но... убедительный вдруг следует отпор. Да, да, весьма убедительный!

«Цветаев из угла крикнул:

— Слово со звоном. Это Корчагин любит. А вот если этот форс по шапке, то что же получается? Сам-то он курит? Курит. Знает, что куренье ни к чему? Знает. А вот бросить — гайка слаба. Недавно он в кружках «культуру насаждал».— И, меняя тон, Цветаев спросил с холодной насмешкой: — Пусть-ка он ответит нам, как у него с матом? Кто Павку знает, тот скажет: матершит редко, да метко. Проповедь читать легче, чем быть святым».

Это я от себя выделил последнюю фразу, но не сомневаюсь: Островский, когда писал, тоже мысленно её выделял. Потому что в ней и за ней — очень многое и очень важное. Впрочем, давайте пока вспомним, что последовало дальше в той сцене:

«Наступило молчание. Резкость тона Цветаева неприятно подействовала на всех. Электрик ответил не сразу. Медленно вынул изо рта папироску, скомкал и негромко сказал:

— Я больше не курю. — Помолчав, добавил:

— Это я для себя и немного для Димки Цветаева. Грош цена тому, кто не сможет сломить дурной привычки. За мной остаётся ругань. Я, братва, не совсем поборол этот позор, но даже Димка признаётся, что редко слышит мою брань. Слову легче сорваться, чем закурить папиросу, вот почему не скажу сейчас, что и с тем покон-чил. Но я всё-таки и ругань угроблю».

Оговорюсь, что в воспоминаниях шепетовского учителя Дмитрия Григорьевича Чернопыжского, на которые я уже ссылался, сказано: «...В ту пору некоторые ребята матерщинничали. От Островского же я никогда не слышал мата, в трудные минуты он только говорил:

— У, едят тебя мухи!»

Вполне вероятно, что и позднее школьных лет самому Островскому не приходилось преодолевать такую привычку, поскольку он её не имел. Но он имел полное моральное право написать такую сцену, потому что на личном его счету были преодоления (не одно и не два!) куда серьёзнее.

А ведь суть написанного в чём? Да, проповедь читать легче, нежели быть святым, это совершенно верно. Однако если уж ты читаешь другим проповедь (или, даже не говоря вслух, внутренне нечто высокое исповедуешь), то сделай над собой усилие, чего бы это тебе ни стоило, как бы трудно ни было, но — соответствуй. Стремись соответствовать!

Кто бы пошёл за коммунистами тогда, в революцию, не подкрепи они, лучшие из них, провозглашаемую веру собственным примером?

Вера в праведность и справедливость требует обеспечения собственным твоим делом, каждодневным поведением, твоими поступками. И если высота их, нравственная, духовная, будет близка к идеалу, тебя могут назвать святым, как назвал Островского писатель из Франции.

Островский в жизни и Корчагин в романе задачи стать святыми перед собой не ставят. Напрямую — конечно, нет! Да святые и вообще-то из лексикона, для того времени и тех людей ушедшего в прошлое. А идеал, как принято повторять, в абсолюте недостижим.

Значит, не может быть абсолютной праведности и полной справедливости?

Но стремление, стремление к ним поднимает человека и общество! Не произнося столь высоких слов и даже, возможно, в мыслях их не имея, истинно исповедующий коммунистическую веру делает над собой те усилия, благодаря которым он становится лучше, чище, выше.

Чем больше усилия, тем выше подъём. Духовный и нравственный подъём Павла Корчагина и Николая Островского идёт от глубоко прочувствованной величайшей несправедливости к самопожертвенности в борьбе с этим злом, как к высшему подвигу, каким, собственно, и становится их жизнь.

«Я за этот образ революционера, для которого личное ничто в сравнении с общим». Это говорит Корчагин в романе Островского.

И он, этот герой, как и создавший его писатель, не только так говорит. Они оба живут так! Ну, может, категоричное «ничто» — преувеличение, всё-таки в жизни полностью личное от себя не оторвать, да полностью и не надо. Но вот то, что они могли, когда надо, подниматься над личным во имя общего, — это факт. И это стало наиболее убедительным доказательством истинности их веры.

Есть вера для храма и вера для жизни, вера для проповеди и для собственных поступков. Хорошо, когда то и другое совпадает. Но совпадает, как мы знаем, далеко не всегда.

Христос посоветовал богачу, «чтобы иметь жизнь вечную», раздать нищим своё богатство, и это записано в Евангелии. Однако многие ли имеющие богатство и вроде бы верующие в Святую книгу своей вере на деле следуют?

Коммунизм тоже предлагает коммунистам веру, следование которой в жизни невозможно без внутреннего напряжения и без усилий над собой. Заботиться не только о «моём», но и об общем, поступаться, если надо, «моим» и самоограничиваться ради общего — это нелегко. И общество, строившееся по коммунистической вере, требовало от людей определённого нравственного и духовного напряжения. Не потому ли многие возжелали иначе жить, что этого напряжения не хотели? Но к чему приводит «облегчение» духа и совести, мы теперь очень наглядно видим...

Конечно, нынешнее наступление против коммунизма, в какую бы фразеологию ни облекалось, по сути есть прорыв антидуховности и бессовестности. Деньги заменяют всё.

Где же в таком обществе место Николаю Островскому и его книгам?

Но ведь это особая книга — величайший подвиг человеческого духа!

Вот свидетельство поэта Николая Тихонова во время войны: «Как закалялась сталь» сделалась «своего рода Евангелием... Её читают и перечитывают во всех ротах и батальонах...»

В записной книжке Зои Космодемьянской — выдержки из «Как закалялась сталь». Эта книга формирует будущую героиню.

Мать Олега Кошевого вспоминала, что книга Островского всегда была у её сына под рукой. Она стояла так, чтобы в любой момент её можно было снять с полки, «если потребуется зарядка».

Вот оно! Значит, в книге есть то напряжение, от которого люди духовно заряжались, воспринимая огромную внутреннюю силу, необходимую для преодоления самого невероятного и для свершения, казалось бы, невозможного. Без преувеличения можно сказать: поколение Великой Отечественной — поколение победителей! — было воспитано на этой книге.

А особость её проистекает, кроме всего прочего, из неразрывной соединённости автора и героя.

И книгу Островского — конечно же, художественное произведение талантливого писателя — делает стократ более мощной вот эта реальность судьбы её героя, в основе которой, мы знаем, не менее драматическая и героическая реальная судьба самого автора.

Да какое там «не менее», если на многих страницах его жизни даже более! И это мы тоже должны знать.

Самый, может быть, пронизывающий эпизод в «Как закалялась сталь» — прокладка комсомольцами железнодорожной ветки от станции Боярка к Киеву, чтобы дать городу дрова. Работа на пределе сил, дожди, а потом и морозы. Леденящий холод. В романе Рита Устинович присылает Корчагину тёплую куртку, а Фёдор Жухрай дарит валенки, и автор заставляет Павла это принять. А в жизни? Читаю о Боярке у Д. Чернопыжского: «Островский простудился, что называется, капитально. Узнав об этом, Дмитрий (брат. — В.К.) прислал ему валенки. Вы думаете, Николай надел их? Как бы не так! Он наотрез отказался и вернул их брату. Больше того, Николай обиделся — это ударило по его самолюбию: у других ведь валенок не было, что же, он слабее ребят?»

Или ещё. Из письма Островского Анне Караваевой, главному редактору журнала «Молодая гвардия», когда первый его роман готовился здесь к печати: «Ты пишешь, что «много болезней», а Корчагина ведь резали девять раз, мною же записано три, и всё же я чувствую, что это много». Не преувеличивал он по сравнению с реальностью, а даже где-то приуменьшал. Беспокоился (в том же письме А. Караваевой): «Вообще же автобиографическая повесть мучительно трудная вещь. Ведь тысячи могут указать пальцем и произнести: «Ты создал сверхгероя, которого в жизни вообще не бывает, и если под этим героем кое-кто подразумевается, то можно себе представить переживания автора».

Переживания связаны с тем, что он-то знал: его «сверхгерой» — реальность, но поверят ли читающие? Убедит ли их (опять цитирую его письмо А. Караваевой) «показ одного из большевиков, Павла Корчагина, и его товарищей такими, какими они были на самом деле, без выкрутасов»?

Убедил! Потому что настоящее не может не убедить. А он был настоящим не только в жизни своей, но и в том творчестве, которое стало последним партийным его заданием самому себе, последним и, наверное, самым трудным его жизненным преодолением. Во всех своих предыдущих занятиях далёкий от литературы молодой человек, как и его герой — кочегар, электромонтёр, боец, комсомольский и партийный работник, — в двадцать лет (!) ставший полным инвалидом, отдавая всего себя служению великой идее, он создаёт книгу, равных которой по силе воздействия в мировой литературе немного.

Потому что она — больше, чем литература.

И критики, литературоведы, исследователи-профессионалы будут биться над разгадкой силы её воздействия. Написанная непрофессионалом, она явила в авторе нечто гораздо большее, нежели обыкновенное писательское умение, и заставила буржуазных журналистов, когда первый перевод «Как закалялась сталь» появляется в Англии, признать: «Он в определённом смысле гений».

А один из лучших советских литературоведов об этом же, по-моему, достаточно точно написал так: «Он выплеснул себя в проповедь, которая проняла миллионы».

Выплеснул себя... Было что выплеснуть, и он сделал это предельно искренне, серьёзно, с максимальным душевным и духовным напряжением. Без капли лжи и малейшей фальши. По-настоящему. Как и жил.

Тиражи книги уже очень скоро достигли миллионов экземпляров. Книга утверждала справедливость человеческих отношений и праведность в человеке. Утверждала мощно, неопровержимо. И навсегда.