И.И. Никитчук: Возвращаясь к Сталину

В течение текущего года в различных СМИ появилось масса материалов о Сталине различного содержания – от гнусной клеветы до исторически выверенных оценок роли и значения Сталина в истории нашей страны и истории коммунистического движения. Материалы по данной теме размещались и на страницах сайта РУСО, но образ Сталина, его роль и значение для нашего народа настолько важна и актуальна, что есть необходимость вернуться к некоторым сторонам его деятельности.

Очевидно, что это огромная, в данном случае неохватная тема. Для нас, сегодняшних, важно одно обстоятельство: обстановка в стране в условиях Первой мировой войны, которая удивительным образом напоминает нынешнюю Россию с ее постсоветской буржуазной демократией и тлеющей, вялотекущей гражданской войной. Различие периодов и состояний России почти век назад и ныне, конечно, громадно. Первое состояние было результатом Февральской буржуазно-демократической революции в период ее общего подъема и перерастания в революцию социалистическую, – второе, нынешнее состояние, есть результат буржуазно бюрократической контрреволюции 1991–1993 годов с тенденцией утраты целостности и самодостаточности страны, пристегивания ее в качестве покорного сырьевого придатка к мировой системе империализма. Векторы – восходящий и нисходящий – тут совершенно разные, но кризисное состояние в обоих случаях налицо. И выход удивительным образом выглядит в общем ключе – рабочий контроль над производством и распределением; земля – тем, кто ее производительно обрабатывает; власть – Советам трудящихся.

Заглядывая в то отдаленное время, обратим внимание на VI съезд партии большевиков. Съезд проходил в полулегальной обстановке, после известных июльских событий 1917 года, приведших к утрате влияния Советов на решения буржуазного Временного правительства и ликвидации двоевластия. То был шаг назад, угрожавший срывом поступательного хода революции. Ленин в эти дни был вынужден скрываться в подполье. На Сталина клевещут не только сегодня, но клеветали и тогда, в те сложные времена для партии. И делал это, прежде всего, Троцкий. «На верхах партии положение было неблагополучно, – писал он в своей книге «Моя жизнь». – Ленина не было. Крыло Каменева подняло голову. Многие, и в том числе Сталин, просто отсиживались от событий, чтобы предъявить свою мудрость на другой день». Сталин, по Троцкому, «просто отсиживался» летом и осенью 1917 года, делая основные доклады на съезде, определившем курс партии на вооруженное восстание, готовя заводы и полки к выступлению, в то время как Троцкий действительно отсиживался от событий в «Крестах».

При этом надо отметить уникальность Сталина в его многомерном видении перспективы социализма и мирового революционного процесса. В троцкистской же литературе, которую охотно перепевают либеральные «реформаторы» последних десятилетий, сотворена схема: серый, полуобразованный, национально и аппаратно ограниченный Сталин и блестящий, вдохновенный, устремленный на мировую «перманентную» революцию Троцкий. Забавно, что на этой «обществоведческой» карикатуре сошлись и правые и левые оппортунисты, как «квасные», почвенные «патриоты», так и «поп культурные» западники космополиты. Жертвами этого поспешного, не требующего особых усилий мысли схемотворчества, стали многие тысячи людей.

Любители «простых инженерных решений» не могут понять, что различие между Троцким и Сталиным состояло не в отношении к мировой революции вообще, то есть к переходу от капитализма к социализму во всемирном масштабе, а в понимании реальных предпосылок, сроков и темпов осуществления исторических процесса, если угодно, в типе и масштабности геополитического мышления.

Проиллюстрировать это можно несколькими примерами.

Первый из них иллюстрирует существенное отличие в оценках складывающейся ситуации в канун Октябрьской революции Сталина и Троцкого. На VI съезде партии, то есть в преддверии прихода большевиков к власти, Сталин дает отпор троцкисту Е.А. Преображенскому, считавшему социалистическую перспективу революции в России возможной лишь «при наличии пролетарской революции на Западе» и предлагавшему этим утверждением завершить резолюцию съезда «О политическом положении». Заявление Сталина по сему поводу отличается отточенностью аргументации и формы, четкостью и законченностью мысли. «Я против такого окончания резолюции, – говорит он. – Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму… Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». Этой неукоснительной целевой направленностью, имеющей под собой научно-теоретические, социально-политические и нравственно-волевые основания, Сталин был верен, как никто.

Сталин отнюдь не уступал Троцкому в интернационализме и в понимании логики развертывания мирового революционного процесса, но его решающее превосходство проявилось не в эффектных жестах и политических фейерверках, а в глубоко обоснованной практике, что, конечно, требовало значительно больших усилий и времени. В отличие от своего оппонента, по крайней мере внешне, он не спешил, но зато бил наверняка. Когда в 1920 году Советская Россия подверглась нападению Польши, резко обозначились два контрастных подхода: Сталин выступал за изгнание белополяков с советской территории, ограничиваясь освобождением Львова, Троцкий жаждал взятия Варшавы и прорыва через польские земли к Германии, против чего, не разделяя «перманентные» иллюзии Льва Давыдовича, короткое время не возражал Ленин. Троцкий охотно бросал Россию на растопку мирового пекла, Сталин рассчитывал на ее превращение в мощную базу, питающую поворот стран и континентов к новой формации. История этот спор разрешила по-своему. Прав оказался Сталин.

Следующие примеры связаны с предвоенными и военными годами Великой Отечественной войны, демонстрирующие масштабность геополитического мышления Сталина. За полгода до начала Великой Отечественной войны Сталин в узком кругу руководства признается, что, несмотря на победу над японцами на Халхин Голе (1939) и уроки финской кампании (1939–1940), «мы не готовы для такой войны, которая идет между Германией и Англией». Открытым текстом он говорит: «Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых – превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне».

Этим и множеством других фактов начисто опровергаются россказни о том, что будто бы Сталин «слепо доверял» Гитлеру и сознательно игнорировал данные нашей разведки.

Сталину, по его замыслам и расчетам, не хватило для подготовки эффективного отпора врагу год-полтора. Это вытекает из его собственных высказываний. На редкость откровенные, горькие по смыслу признания Сталина от 7 ноября 1940 года по-особому звучат сегодня. Сталин констатирует то, что многие вопросы государственного значения, включая технические, в том числе связанные с делом обороны, оставляются в небрежении. «С этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов. Но я один занимаюсь со всеми этими вопросами, – обращается он к ближайшему окружению. – Никто из вас об этом и не думает. Я стою один». Что значило стоять одному «у самой бездны на краю» в тот драматический период? «Ведь я могу учиться, читать, следить каждый день; почему вы это не можете делать? – спрашивает Сталин. – Не любите учиться, самодовольно живете себе. Растрачиваете наследство Ленина». Столь взыскательное обращение к соратникам – это и упрек им лично, жесткое напоминание о необходимости расти до уровня эпохи, соответствовать взятой на себя ответственности, это и указание на то, что выпавшая на долю большевиков удача, завоеванные ими позиции, наконец, выигранное ими историческое время есть конечные величины и богатство, тратить которые следует лишь во всеоружии знания.

Сталин предвидел неудачи первого периода войны, однако неожиданными были для него их масштабы и проявленные при этом беспечность, неорганизованность и безответственность командных кадров.

Сталин был озабочен и проблемой необратимости победы в Отечественной войне. Ее гарантии он понимал как восстановление экономики и культуры нашего Отечества, их развитие до высших мировых образцов, и как создание союза славянских государств, не навязывая кому-либо советский строй и вместе с тем оказывая хозяйственную, военную и иную помощь. Сталин не форсировал социальные перемены в послевоенной Восточной Европе, но твердо рассчитывал на создание дружной семьи славянских народов, являющих миру многообразный пример эволюции социалистического уклада жизни.

Особо надо отметить отношение Сталина к русскому народу, которое ярко проявилось в определении, укреплении и возвышении русского рабочего класса и русского народа. Сталин писал: «Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу, авангарду советских рабочих как признанному своему вождю, проводящему самую революционную и самую активную политику, какую когда-либо мечтали проводить пролетарии других стран… Все это вселяет в сердца русских рабочих чувство революционной национальной гордости, способное двигать горами, способное творить чудеса». За полтора года до начала Отечественной войны, предсказывая предстоящие величайшие испытания, Сталин сказал: «Все это ляжет на плечи русского народа. Ибо русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У русского народа – ясный ум. Он как бы рожден помогать другим народам. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Поэтому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем». Это же обобщение, на базе богатейшего военного опыта, Сталин подтвердит пятилетие спустя в знаменитом победном тосте 24 мая 1945 года.

Сталина занимали теоретические вопросы построения социализма, последовательность и преемственность в развитии теории и практики социализма. В частности, его интересовал вопрос замены товарооборота с его денежным хозяйством продуктообменом, который, с точки зрения Сталина, стал актуален и поэтапно фактически разрешим лишь в результате накопления опыта социалистического строительства и восстановления разрушений военной поры в начале 50-х годов. К этому времени была поставлена и фактически решена другая проблема - снижение цен по всем товарам и по всем продуктам. Эту политику советские люди ощутили на себе с 1947 года, связывая ее с отменой карточной системы военных лет и проведенной одновременно денежной реформой. Снижение цен проводилось все последние годы жизни Сталина.

Судя по высказываниям тех, кто общался со Сталиным, и видных экономистов той поры, он не делился ни с кем конкретными соображениями о введении продуктообмена и постепенном вытеснении им товарооборота, не оставил хотя бы эскизных набросков механизма таких переходных мер, но отдельные моменты, свидетельства стратегического устремления в этом направлении можно фиксировать несомненно.

Сталин вслед за Лениным считал социалистический способ производства отрицанием, антиподом производства товарного, его альтернативой, а не его разновидностью. Большинство экономистов после Сталина, наоборот, исходило из того, что социалистическое товарное производство только сменяет капиталистическое товарное производство в качестве товарного же, не давая побегов принципиально другого порядка, не рождая через ряд переходных форм, сочетающих в себе и новое и старое, других форм, представляющих не виданное ранее качество. Эти экономисты как будто не замечали, что при такой трактовке они лишают смысла сам переход к социализму, ибо в рамках товарного производства более совершенного строя, чем капитализм, создать невозможно. Топчась десятилетиями между двух сосен «план и рынок – рынок и план», они так ничего разумного предложить не смогли и в конце концов облегчили себе жизнь, отказавшись, по рекомендации «из-за бугра», от плана и возвратившись на рыночную стезю. Сталин, как и Ленин, не был понят его незадачливыми продолжателями, которые не сообразили того, что социалистическое товарное производство мыслилось ими не в покое, а в движении, в состоянии беременности чем-то отличным от себя, самоотрицания быть товарным во имя марксовой экономики реального гуманизма.

Сталин не оставил теоретических разработок перехода к продуктообмену, но дал явные и однозначные намеки. Уже в 1934 году он ориентировал советскую торговлю на потребности людей. Это первое. Второе – он намечал политику снижения цен, то есть повышения благосостояния населения без роста денежной массы. Первое было рассчитано на рост способности промышленного и аграрного производства поставлять торговле все более широкий набор потребительских благ, второе - сулило минимизацию расходов трудящихся и переход в перспективе к бесплатному распределению хотя бы части основных потребляемых продуктов и услуг. Сталин связывал практическое начало коммунизма с тем моментом, «когда мы начнем раздавать населению хлеб задаром». Это мыслилось им примерно с начала 60-х годов. В то же время он предупреждал против попыток «представить переход ко второй фазе коммунизма по-обывательски. Никакого особого «вступления» в коммунизм не будет. Постепенно, сами не замечая, мы будем въезжать в коммунизм». Хрущев с его «третьей» Программой КПСС и авантюрными обещаниями на 1980 год поступал «с точностью до наоборот». Как говорил еще Ленин, «с обывательскими понятиями нельзя браться за теоретические вопросы».

Касаясь сталинской темы, нельзя обойти молчанием такого феномена как культа личности Сталина, вокруг которого накоплено масса клеветы. Бытует мнение, что Сталин сам создавал собственный культ личности. Но нет ничего более далекого от действительности. Сталин резко пресекал случаи славословия в свой адрес, хотя делал это не всегда и сознавал, что в сложнейшем переплете интересов и настроений эпохи массам необходим надежный ориентир, неподкупный авторитет. «Зря распространяетесь о «вожде», – пишет он драматургу А.Н. Афиногенову в апреле 1933 года. – Это не хорошо и, пожалуй, не прилично. Не в «вожде» дело, а в коллективном руководителе – в ЦК партии». Как бы продолжая этот разговор, на сей раз с участниками первомайского парада 1934 года, Сталин заявляет: «…Вожди без масс – ничто… Массы решают успех всякого дела и судьбы истории. Все зависит от того, за кем массы пойдут».

Тем не мнее, для полноты правды надо отметить, что на некоторых поворотах истории Сталин как индивид был вынужден считаться со Сталиным как политическим феноменом. Особенно остро его формула «Я стою один» дала себя почувствовать в период Отечественной войны. Несмотря на потери от предвоенных репрессий и поражений первого года боевых действий, он сумел выковать блестящую когорту полководцев, уникальный офицерский корпус, но на формирование аналогичного легиона партийных руководителей его не хватило. В конце 1943 года Сталин сетовал А. Е. Голованову на то, что его «обожествляют»; он говорил, что «святых людей нет, такого человека, как Сталин, конечно, нет, но если люди создали такого, если верят в него, значит, это нужно в интересах пролетариата и нужно поддерживать». В военной обстановке это явление укреплялось неизбежным для нее режимом единоначалия, естественным чувством опасности, нуждаемостью в коллективной взаимовыручке, ориентацией на полководческую мудрость и героический пример. Сталину независимо от того, хотел он этого или не хотел, приходилось играть свою, только ему принадлежащую роль. Отказаться от этой роли, сбросить ее с себя, отделаться от нее Сталин уже не мог. В ней был заинтересован многомиллионный коллектив советских людей, а коллективный интерес, и Сталин это знал, сродни объективной необходимости. Сколько-нибудь полноценной альтернативы не было. Была некоторая разница между его действительным образом и воображаемым, так сказать, идеальным. Однако весьма любопытно и существенно, что в этом случае он следовал не столько своему собственному, сколько некоему чужому, притом – коллективному воображению… Он считал своим долгом стоять перед человечеством, перед «массами» в том образе и в той позе, которых от него массы ждали и требовали в обмен на свою любовь. Часто, слишком часто приходилось ему самого себя ощущать некоей массовой иллюзией, частью того «золотого сна», который однажды навеян и который разрушить он… уже не вправе. Вероятно, огромная тень, им отбрасываемая, нравилась ему своим размером и своими резкими очертаниями, но вряд ли он любил ее. Скорее всего, он часто томился ею.

Кто и что являлось духовной опорой Сталина? Настоящую духовную подпитку Сталин, несомненно, всегда черпал в учении Ленина, в живой памяти о нем. «…Ленин, это был такой мужик, левого мизинца которого мы не стоим, мужик, который весь был выкован из нержавеющей стали» – восхищенно говорил он депутатам Верховного Совета СССР в январь 1938года. «Вы знаете, что мы, большевики, привыкли идти против течения, – заявил Сталин на приеме деятелей таджикского искусства в апреле 1941год, – и я, как большевик, хочу сегодня сказать о человеке, который хотя и умер, но будет вечно жить в истории. Я хочу сказать о том человеке, который нас воспитал, учил, иногда журил, иногда хвалил, который сделал нас людьми, – о Ленине. Это он, Ленин, научил нас работать так, как нужно работать большевикам, не зная страха и не останавливаясь ни перед какими трудностями, работать так, как Ленин. Мы являемся его тенью, его птенцами и учениками. Было бы ложной скромностью с моей стороны сказать, что мы, нынешние руководители партии и правительства, ничего не сделали, не имеем достижений. У нас имеются и успехи, но всем этим мы обязаны Ленину… Я скажу по-восточному – мы его тень на Земле и светим его отраженным светом». На последнем для Иосифа Виссарионовича Пленуме ЦК 16 октября 1952 года, когда Молотов, отвечая на его критику в свой адрес, назвал себя «учеником Сталина», тот отреагировал на это категорически однозначно: «Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина».

Сталинская тема необозримо многогранна. К ней будет возвращаться еще не одно поколение людей, находя в ней ответы на животрепещущие вопросы окружающей их жизни. Вместе с тем, пролистывая страница за страницей советскую историю, всякий раз убеждаешься, что при мощном подъеме в народной массе разнообразных талантов – научных и художественных, технических и конструкторских, педагогических и артистических, хозяйственных и военных, публицистических и дипломатических, нет им числа – почти не видим лиц, обладающих одновременно неугомонной любознательностью, хватающим за линию горизонта теоретическим кругозором и выдающимися организаторскими способностями. Не потому ли Советская власть не совершила окончательный прорыв в коммунистическое будущее? «Мало у нас в руководстве беспокойных…», – намекнул на, возможно, главный предмет своей озабоченности, беседуя с Ю.А. Ждановым, Сталин. Он сам был образцом творческой неуспокоенности, отчего и подвергся как неумеренным восхвалениям, так и неуемным поношениям и больше пока не повторился. Постарались и несомненные противники, и недавние сторонники, которых прихватила плесень обывательщины и которые обороняли обретенный ими чиновный уют. Но со взятой на себя ролью могильщиков идеи они не справились и справиться не могли. Идея, несущая в себе зерно истины, могильщикам не дается.

Он ушел из жизни, не понятый и не поддержанный однопартийцами-современниками, в зените беспримерной победной славы и всего через три года ими же будет оклеветан. Прав оказался Ш. де Голль, высоко отозвавшись о личных качествах Сталина, выразив мнение, что «сталинское государство без достойных Сталина преемников обречено».